Дело было так: как-то, рано утром, очутился я в воронке от бомбы. Осмотрелся и вижу — Индюк. Сидит себе…

Нет. Давайте начнем с самого начала. Вам полагается какое-то вступление, начало, несколько слов объяснения. Хотя бы затем, чтобы вы не думали, что сидеть по воронкам — это для меня что-то нормальное и обыденное, вроде умываться по утрам. Так вот, знайте, это было чистой случайностью. В воронке я очутился в первый раз. И надеюсь, в последний.

Так вот, начать надо с того, что этот день — а был, ребята, четверг — с самого начала обещал быть лажовым. Я не успел умыть морду, как зацепил макушкой полочку под зеркалом, ну и вывалил на пол все, что там стояло. Ясное дело, всякие там зубные щетки, расчески, тюбики и пластиковые стаканчики не пострадали. Но там еще стоял стакан с отцовой вставной челюстью. Стакан, как водится, кокнулся вдребезги, а челюсть шмыгнула под ванну и провалилась в водосток. Мне еще дико повезло, что он был забит всякой дрянью и волосами, так что челюсть удалось вытащить, пока она не отправилась путешествовать по закоулкам городской канализации. Фу, мне аж полегчало. Вы прикиньте этот видок: пахан без челюсти? У моего пахана нет зубов. Чернобыль — сами понимаете.

Ну, челюсть я отмыл, зыркая в сторону спальни. Но похоже, пахан так ничего и не услышал. Было всего лишь семь утра, а он в такое время еще привык дрыхнуть. Папаня мой аусгерехнет безработный, так как его выперли с завода пищевых концентратов им.ксендза Скорупки (быв. им.Марселия Новотки). По официальному утверждению, поводом увольнения было неопределенное отношение к вере и неуважение к святым для каждого поляка истинам. Правда, мои школьные друзья прослышали, что на самом деле поводом увольнения был донос. Впрочем, соответствующий истине. Еще при старом режиме пахан ходил на первомайскую демонстрацию, и вдобавок тащил какой-то лозунг. Вы, конечно, догадываетесь, что пахан имеет этот завод в виду — заведение в долгах, как в шелках и постоянно бастует. Но мы еще живем ничего, потому что маманя работает у немцев, за рекой, на «Остпруссише Анилин унд Зодафабрик», входящей в состав «Четырех Сестер», и зарабатывает там в три раза больше, чем пахан имел на концентратах у Скорупки.

Я шустро подобрал осколки и вытер разлившуюся воду, а потом еще раз протер пол, чтобы «Коррега Таб» не проел нам линолеум. Маманя тоже ничего не заметила, потому что штукатурилась в большой комнате, глядя очередную «Династию», которую я записал на видак вчера вечером. Правда, литовскую версию, на польскую я не успел. Маманя по-литовски ни слова не шурупает, но она сама говорит, что в случае «Династии» это не имеет никакого значения. И потом — литовскую версию перебивают рекламой только три раза и длится она полтора часа.

Я быстро оделся, но сначала включил дистанционкой свой «Сони». MTV передавало программу «Проснувшимся с левой ноги», так что штаны я натягивал, дрыгаясь под звуки «Завтра», настырно раскручиваемого хита Ивонн Джексон из альбома «Не могу стоять под дождем».

— Я пошел, мам! — заорал я, бегом направляясь к двери. — Слышишь?

Маманя, не глядя на меня, напряженно махнула рукой с пурпурными ногтями, а Джейми Ли Верджер, играющая Эриэл Кэррингтон, одну из внучек старого Блейка, что-то сказала по литовски. Блейк завращал глазами и ответил: «Алексис». Несмотря ни на что, звучало это не по-литовски.

Я выскочил на улицу, в свежее октябрьское утро. До школы пилить прилично. Но времени у меня было навалом, так что всю дистанцию я решил преодолеть легкой трусцой. Джоггинг, знаете? Здоровье и клевое настроение. Тем более, что городской транспорт еще полгода назад обанкротился.

Я как-то сразу врубился, что что-то не так. А как не врубиться — с северной стороны города, с Маневки, вдруг загремели пушки, а потом так бахнуло, что затрясся весь дом, в здании Морской и Колониальной Лиги с треском вылетели два стекла, а на фасаде киношки «Палладиум» захлопали плакаты пропагандистского фильма «Пожалей меня, мама», который крутили по утрам, когда было мало людей.

Через несколько минут бабахнуло снова, а из-за крыш, дымя ракетами, в боевом строю выскочила четверка размалеванных коричнево-зелеными пятнами МИ-28. Снизу по ним ударили трассирующими.

«Снова, — подумал я. — Снова начинается».

Тогда я еще не знал, кто в кого и за что пуляет. Правда, гадать особо не приходилось. МИ-28 наверняка принадлежали литовцам из дивизии «Пляхавичус». Нашей армии тут не было, она была сконцентрирована на украинской границе. Из Львова, Киева и Винницы снова нагло выслали наших эмиссаров-иезуитов, да и в Умани, поговаривали, тоже что-то варилось. То есть отпор шаулисам могла давать или Самооборона, или немцы из Фрайкорпс. Это могли быть и американцы из Сто Первой Авиадесантной дивизии, что квартировала в Гданьске и Кенигсберге, а оттуда летала поливать напалмом плантации в маковом треугольнике Бяла Подляска — Пинск — Ковель.

Но это могло быть и банальное нападение на наш местный «Кемикал Банк» или разборы между рэкетирами. Правда, я никогда не слыхал, чтобы у рэкетиров из организации «Наше дело» были МИ-28, но исключить такого было нельзя. Ведь угнал же кто-то в Санкт-Петербурге крейсер «Аврора» и уплыл на нем в туманные дали. Так почему не вертолет? Вертолет все же легче свистнуть, чем крейсер, разве нет?

А, какая разница. Я сунул на голову наушники и врубил уокмен, чтобы послушать «Джули», песню группы «Джизес энд Мэри Чейн», с их нового компакта «Путешествуя», и дал громкость на всю катушку.

Джули, твоя улыбка так тепла,

Щеки так мягки,

Я краснею, думая о тебе.

Сегодня ты выглядишь так,

Что меня бросает в дрожь.

Джули, ты так чудесна,

Так чудесна…

Когда я проходил подворотню, то застал там соседа и дружка — Прусака; он держал за руку свою младшую сестренку Мышку. Я остановился и снял наушники.

— Хей, Прусак. Привет, Мышка.

— Блирррпп, — сказала Мышка и пустила слюнку, потому что у нее разошлась верхняя губа.

— Привет, Ярек, — сказал Прусак. — В шуле топаешь?

— Топаю. А ты нет?

— Да нет. Ты что, не слышишь? — Прусак махнул рукой в сторону Маневки и вообще на север. — Хрен его знает, что из этого получится. Война, братан, на всю катушку.